Всю свою взрослую жизнь я прохладно отношусь к цветам: как к букетам, там и к жителям квартирных подоконников.
Шучу, что рядом со мной расцветают только неприхотливые кактусы.
Раздариваю домашние орхидеи.
Поливаю удивительно живучий спотифиллум, доставшийся мне в наследство от первой семьи мужа и здравствующий по сей день.
Уважительно отношусь к скромному алое.
Но этим летом невольно замедляюсь, торопясь мимо цветочных ларьков с нагловатыми длинноногими ромашками, нежной лазурью колокольчиков и мохнатыми васильками.
Удивительным образом неброские летние цветы не оставляют ни единого шанса роскошным гибридным розам, пудровым бутонам «Сладкой Джульеты» и надменным многослойным головкам «Бельведера».
Розы-аристократки в дорогой крафтовой бумаге всевозможных мастей, с нарочитой небрежностью перевязанные эко-бечевкой или игривой ленточкой, в буйстве июня неизменно остаются на вторых ролях, заняв место во втором составе цветочного кардебалета.
На сцену выходят солнцеликие ромашки – признанные примы первого летнего месяца.
В каждой ромашке живет собственное солнце, перекликающееся с беззаботностью июньского неба и травинками, которые покалывают босые, серые от пыли ноги.
Она напоминает о немытой, немыслимо-сладкой малине сорванной с куста, которую мы ели в детстве у бабушки в деревне — с душистой сладостью чуть переспелой на солнце ягоды во рту не сравнится ни одно пирожное из «Волконского» или самый напыщенный макарун.
Именно рядом с зарослями ромашек устраивались пикники для кукол, именно здесь мы рисовали здесь принцесс, высунув от усердия язык и слюнявя подсохший фломастер популярного цвета «морской волны».
Обдирали смолу со старой, давно не плодоносящей абрикосы и катали горьковатый шарик за щекой, в надежде, что еще чуть-чуть — и он станет сладким.
Не становился…
Ромашки, вразнобой срезанные твоими руками, стояли в банке на кухне — символ детства и безмятежности.
В девять лет ты уже достаточно взрослый человек для того, чтобы понимать взрослые трудности — но еще так счастливо мал, что вместе с высохшими слезами легко отпускаешь обиду. И, забыв обо всем на свете, сверкая босыми пятками мчишься прятаться.
Потому что «кто не спрятался…» подходит к концу.
Потому что в животе становится горячо от страха, что не успеешь найти укромное место и затаиться.
Потому что вечереет и уже поют сверчки — а ты сжался в комочек, забился в щель между углом старого сарая и поленницей, уткнув подбородок в сбитые колени. И забыв обо всем, наблюдаешь за мушкой, прилипшей к паутине и за тем, как невесомая и шелковистая сеть подрагивает от твоего сбившегося дыхания.
Потому что впереди еще два месяца лета, «казаков-разбойников», «пряток» и бабушкины вареники с вишнями на ужин.
Потому что тебе девять с половиной — и весь мир ты можешь облететь на собственных крыльях, от горизонта до горизонта.
Это последнее беззаботное лето твоего детства – и оно наполнено счастьем до краев, как глиняный глечик на столе с молоком.
Тронешь – прольется.
Как только солнце опустится за пшеничный горизонт и напитавшаяся теплом земля облегченно вздохнет, ты возьмешь шланг и будешь поливать клумбу, удивляясь тому, как жадно она пьет.
Запахнет влажной землей, на крыльцо сядет покурить молчаливый дед, щурясь на поля.
Сквозь шум воды будут слышны звуки из раскрытого кухонного окна.
Нестерпимо захочется пить, но, если зайдешь в дом – до завтра уже не выпустят, заставят мыть ноги, переодеваться и ждать, ерзая на табурете, когда доварится ужин.
Ты оближешь губы, вспомнив о кисловатом, чуть отдающим капроновой крышкой малиновом компоте из стеклянной банки – и потерпишь еще чуть-чуть
Зажмуришься от удовольствия, когда холодные брызги воды будут попадать на ноги и прихлопнешь первого комара, севшего на голую руку.
В животе засосет от голода — ты отдашь шланг деду и нехотя пойдешь в дом, который пахнет белеными стенами и подсыхающими цветами липы, разложенными на газете.
Завтра для тебя наступит новый день, напоенный солнцем и играми до упаду.
Через час ты заснешь – а пыльца с ромашек будет неслышно осыпаться на старый подоконник.
Потому что июнь.
© Ksenia Reznikova 2019
