Людям не дано перемудрить бога.
В детстве меня удивляло, что бабушка – Ба – всегда плакала, рассказывая о своей маме.
Такая сильная, мягко-властная, щедро любящая людей, теплая – она по-детски дрожала голосом, как будто одно воспоминания о маме снимало с плеч полувековую тяжесть прожитых лет и снова прекращало в одинокую, опаленную утратой и войной девочку со взрослыми глазами.
Мне, восьмилетней, казалось тогда — и говорить-то не о чем.
Какая мама?
Ты же ее не помнишь?
Почему плачешь?
Зачем?
Родившаяся в сентябре 1941-го, Ба совсем не помнила матери – Анна умерла от заражения крови, едва той исполнился год.
Война…
Только когда родился Вовка, и мое сердце однажды попросту вывернулось наизнанку от любви к мальчику, который в своих крошечных ладошках держал мое лицо, я поняла – как мать всю жизнь помнит и оплакивает несвоевременный уход своего дитя, так и человек, прожив жизнь, не устанет плакать о не узнанной теплоте материнских рук.
Но до этого понимания – два десятка лет.
А тогда, лежа у стеночки, возле пестрого ковра, на котором перед сном мне нравилось рассматривать витиеватый рисунок и придумывать узористые, сладкие истории, я слушала Ба – ее голос убаюкивал и рисовал дивные картины.
Как черно-белое кино: красивые актеры, вздернутые подбородки, трепет густых ресниц и почему-то танцы под патефон.
Военно-бытовая драма.
Звук не обязателен.
Ба почти не помнила о первых годах своей жизни — детская память не сохранила ничего, кроме желания наесться досыта и тепла больших отцовских рук, обнимающих ее перед сном.
Мой прадед Николай был кузнецом, суровым и немногословным – Катя, Катруся, Катюня на всю жизнь осталась его солнышком, любимицей, памятью о жене.
Рассказывая о том, как отец согревал ее ножки, а однажды достал из-за пазухи замотанную в тряпицу еще теплую, сладковатую картофелину «в мундире», которую откуда-то принес для нее, Ба на миг становилась той самой девочкой – и голос ее дрожал.
«Что было потом?» — Требовала я продолжения, отчаянно борясь со сном.
«Потом» было не таким интересным, и мало напоминало черно-белое кино.
Потом Николай женился, и привел в дом громкоголосую, рыжую Галину, которая родила ему еще троих детей.
Потом юная чернобровая Ба, едва окончив школу, пошла работать в столовую.
Потом встретила своего будущего мужа, который быстренько сосватал ее, обманом отвадив всех поклонников – буднично расписались, и разошлись каждый на свою работу.
Потом Ба стала обладательницей шикарного драпового пальто и модных ботиков – о своих первых нарядах она говорила с гордостью, так и не сумев забыть, как стирала единственное платьюшко почти каждый день, и, если оно не высыхало, шла на работу в мокром.
Потом они построили свой дом и родили двух девочек.
Потом была долгая, взрослая, малоинтересная мне жизнь.
«Спой мне лучше про Катюшу, Ба…» — Просила я, засыпая.
И бабушка тихонько напевала.
Прошло много лет.
После смерти бабушки и дедушки мне осталось с десяток старых, не подлежащих реставрации фотографий, запечатлевших холодную красоту той самой прабабушки Анны, из-за которой моя Ба всегда плакала. На них же улыбалась юная Катруся, держа на руках пухлощекую дочку в залитом солнцем саду, лукаво посмеивался дед, сдвинув на затылок шляпу и под тяжестью яблок клонились к земле ветви деревьев.
Всю правду я узнала после смерти Ба.
И правда эта вязнет на зубах и немедленно вскидывает змеиную голову, стоит только мне по макушку погрузиться в просчет всевозможных рисков, отдаться во власть сомнений и начать подкладывать-стелить соломку на случай, если придется больно падать. Как только я перестаю слышать свое сердце – я напоминаю себе о том, что людям не дано перемудрить бога.
Той поздней осенью страшного и голодного 42-го в бедной семье уже подрастала пятилетняя Валя и болела маленькая, слабенькая от голода Катя, Анна забеременела.
От мужа.
Собственного.
Любимого.
Так бывает, наверное.
Жить и любить хочется в самое беспросветное время, а надежда всегда тает в самый глухой час, тот, который перед рассветом — не нам судить.
Анна схитрила, не сказав мужу – и решилась на подпольный аборт.
Ее родная сестра Мария была хирургом — после ранения на фронте ее мобилизовали в тыл, и она жила неподалеку.
Не знаю, какие слова и доводы нашла Анна для того, чтобы уговорить сестру – но она их нашла.
На руках сестры и умерла — от сепсиса.
Николай проклял Марию, когда та, раздавленная горем, предложила им сойтись вместе, чтобы воспитывать девочек.
Выгнал вон, навсегда запретив переступать порог дома, когда та умоляла его отдать ей хотя бы Катю, чтобы вырастить как свою, родную.
Не отдал.
У Марии не было своих детей: после войны она уехала в другой город, поздно вышла замуж и уже после сорока лет удочерила чью-то девочку.
Николай женился – неудачно.
Ба часто говорила мне — благими намерениями, родненькая, вымощена дорога в ад.
Только у каждого из нас он — свой.
© Ksenia Reznikova 2019
