Катя.
Катруся.
Катюня…
Так он называл ее на протяжении супружеской жизни длиной в пятьдесят шесть лет.
Слал письма из командировок, наряжал, баловал, безоговорочно отдал семейные бразды правления в ее маленькие руки, дарил французские духи и возил к Балтийскому морю.
Семейная жизнь казалась счастливой; им завидовали, их ставили в пример.
Говорили — везунчики.
Кареглазую Катерину он торопливо сосватал у ее отца.
За беззаботностью и лихо сдвинутой на затылок шляпой прятал собственную неуверенность: у красивой девушки, выросшей без матери, был крутой нрав и сердитые брови.
Он любил ее молочно-белое, ладное тело.
Плакал как ребенок, намазывая сметаной сожжённую солнцем до волдырей кожу жены – после поездки в Ялту лицо, плечи и верхняя часть груди Кати навсегда остались густо-веснушчатыми, что сделало ее строгую миловидность еще милее.
Когда в неполные сорок пять попал под страшный завал в шахте — задыхаясь, кричал ее имя.
Откопали, подняли на поверхность, качали головой и сочувствующие смотрели на Катю, не проронившую ни слезинки – у него был сломан позвоночник.
«ВЫхожу!» — Скупо сказала она мужу и поторопилась отвернуться.
Дома подняла крышку пианино, достала из пахнущих пылью и старым зеленым бархатом внутренностей футлярчики с подарками мужа – через год он снова ходил.
Следующие тридцать пять лет неистово кричал по ночам «Катяяяяя!», снова и снова умирая в узком подземном туннеле. Она строго говорила ему «спи, спи!», заставляла перевернуться на другой бок – и он затихал.
А в старости вовсе ушла спать в другую комнату.
— Ты прожила счастливую женскую жизнь? — Спрашивала я у нее в тот год, когда моя собственная семейная жизнь Титаником шла ко дну, а обручальное кольцо на пальце вызывало все больше досады и горечи от несбывшихся иллюзий.
Она улыбалась своей юности.
Говорила о том, каким веселым и бесшабашным был он в те годы, как уверенно отбил свою Катрусю у поклонников и почти хитростью, в единственном ее бедном платьюшке, привел в ЗАГС.
-Ты счастливо прожила эти пятьдесят с чем-то лет?! — Все больше горячилась я, а она гладила мою нервную руку своей морщинистой, в коричневых пятнышках, ладонью, и улыбалась своим мыслям.
Потом заговорила.
Они пересекались по работе.
Тот, другой, был большим начальником.
Однажды он сказал Кате, что в следующем месяце его переводят на повышение в Киев. Она должна развестись в самые короткие сроки и со своими двумя дочками уехать с ним.
В крайнем случае — уехать за ним.
Катя внимательно выслушала большого начальника, вышла из кабинета на несколько минут, вернулась и положила на стол заявление об уходе.
После чего вышла уже навсегда, громко стуча каблуками.
— Зачем?! — Неприлично изумилась я, отлично зная конец этой истории.
Отвергнутый большой начальник не только поставил свою резолюцию на ее заявлении, но и сделал так, что долгое время она — высококлассный специалист — не могла найти работу в родном Донецке.
Пока не прошло несколько лет, и у обиды не истек срок годности.
— Затем, девочка… что я была замужем и мой муж очень меня любил, несмотря на то, что жили мы не так счастливо, как это виделось друзьям и соседям. Если из семьи уходит желание смеяться вместе и обниматься просто так, то запах чужого одеколона будет казаться слаще, чужие плечи — шире, а руки – нежнее. Подумай над этим, прежде чем принимать свое решение… — Она уже не улыбалась, с трудом встала и потихоньку пошла на кухню ставить чайник.
Она умерла через три года после того нашего разговора.
И, медленно угасая, все беспокоилась о том, что уйдет раньше мужа и оставит его одного.
Он ушел за ней через полгода.
Дольше — не смог.
© Ksenia Reznikova 2019
