Вчера UBER отказался везти меня за Киев.
Такой щелчок по носу от оператора, работой которого я, как человек, крайне интенсивно пользующийся такси как в виде самостоятельной единицы, так и с ребенком, была вполне довольна.
Обидно было из-за того, что за последнюю неделю я трижды проехала маршрут «Киев-Глебовка» на машинах с надписью UBER, и именно вчера (ну конечно же!), мне, уставшей до безобразия после рабочего дня, начавшегося в 5.00 утра, водитель новенького «Хюндая» вежливо и непреклонно сообщил, что UBER ну, вообще-то не возит за город.
Используя нелитературные идиоматические конструкции и подавляя в себе нерациональное желание подраться, я выгрузилась из машины с вещами и уползла пить какао, звонить в другую службу и настойчиво визуализировать деревянный домик с террасой, гамак и наглых лесных ежиков, шастающих между елками.
Я не знала, что через час судьба, то ли в насмешку, то ли в компенсацию, подарит мне еще одну историю любви, достучавшись сквозь умирающий от усталости мозг.
Местная служба такси, которую мне посоветовали в лесном отеле, в котором мы живем вторую неделю, сработала оперативно: через 20 минут за мной приехала черная «ауди» не первой молодости, с не первой молодости водителем в смешных шортах-бермудах. Сев, по привычке, на заднее сидение и закрыв глаза, я привычно сосчитала дни, которые остались до того светлого дня, когда сяду за руль собственной машины, представила соскучившегося Вовку и закрыла глаза, приготовившись вздремнуть в следующие сорок минут.
Но…
— Вообще-то жена ревнует меня к красивым пассажирам-женщинам, и обещает поставить камеру наблюдения в машине… — Водитель, явно настроенный на долгий разговор, заговорщески подмигнул мне в зеркале заднего вида и щербато улыбнулся.
Одним открывшимся глазом я оценила немалую проплешину на его голове, длинный нос и смешливые зеленоватые глаза под густыми бровями, и поняла – поспать не удастся.
— Говорят, что ревность лучше равнодушия… — Промямлила я.
— Так она ж маленькая еще! Глупая! Ей сейчас девятнадцать, а мне сорок четыре! А познакомились мы, когда Настюхе было шестнадцать! – Водитель широко улыбнулся с победоносным видом, и я наконец-то открыла второй глаз.
— Так вы попадаете под статью… Поэтому женились? – Недобро спросила я местного Гумберта Гумберта.
— Так она тогда сказала, что ей восемнадцать! – Не уловил тот ядовитого сарказма и радостно продолжал вещать историю своей семейной жизни. – Мы тогда с ней повстречались-повстречались, потом потерялись на год!
— Незнание закона не освобождает от ответственности… – Пробурчала я.
— Она вредная сейчас – уже беременная! – так я стараюсь не обращать внимания… Она ж натерпелась, тот год жила с мужчиной, двадцать семь лет, два раза был женат, дети, пил со страшной силой, побивал ее, кредитов у него разных на тридцать тысяч, так он еще выгонял ее работать, чтобы Настюха помогала их погашать…
— Зачем она с ним жила?
Я слышала немало подобных историй о женщинах различного возраста, образования и социального статуса, готовых терпеть разного рода насилие над собой. Меня всегда удивляла похожесть этих историй, независимо от жизненных декораций, будь то маленьких шахтерский городок, живописное село под Киевом или Ницца.
Жестокость мужчины не зависит от его уровня развития или статуса, готовность женщины быть жертвой — не привязана к возрасту, наличию десятого айфона или оригинальной сумочки от Шанель.
Эта тема для меня – всегда была уравнением со слишком большим количеством неизвестных.
— Зачем жила? Не знаю! – Водитель раздосадовано передернул плечами. – Любила, наверное. Она ж и не говорила мне сначала, что он руки распускал… это мне люди уже сказали потом. Она, живя с ним, и сама выпивать начала — а что ей оставалось делать? Не водил ее никуда, сколько она не просила. Она говорит, мол, свози меня в кинотеатр: он ей говорит, сейчас вынесу тебе во двор телевизор, дам кукурузы и будет тебе кинотеатр! Настя просит, свози меня на дискотеку в Дымер – он ей выносит приемник во двор, включает, мол, танцуй, девчонка!… И она танцует, а что с нее взять – маленькая, глупенькая…
— А сейчас? Поумнела?
— А сейчас только в кино иногда просится, я вывожу в Киев, а танцевать не хочется… живот растет!
— И ревнует.
— Ревнует… — Вздохнул он. – Настюхин же мужчина, после того она ушла ко мне, приходил драться. Он высокий, здоровый, пьяный – куда мне против него? – так я его раз монтировкой ударил, тот сразу и завалился, сознание потерял… кровь, крики, скорая приехала его забрала в город зашивать… Как вспомню, до сих пор страшно становится!
— А сейчас как? – Уважительно я спросила у лысины, живо представив себе кровопролитные страсти в декорациях околокиеской деревушки на полторы тысячи жителей. Два самца, старый и молодой, сошлись в смертельной схватки за юную Настю, которая кому-то навсегда отдаст свое малоискушенное сердце – ну чем не сюжет?
— Сейчас – нормально. Видимся иногда, он здоровается, как будто и не было ничего.
Я попросила таксиста установить у крошечного рыночка у дороги, где старушки продавали сладкие-пресладкие помидоры, пупырчатые огурцы, краснобокие мелкие яблоки из собственного сада и малину.
До Глебовки оставалось пять минут езды – скоро я обниму Вовку, поцелую пахнущую августовским солнцем макушку и вернусь в свою спокойную, упорядоченную до скрипа зубов семейную жизнь.
Я уже складывала помидоры и огурцы в пакет, когда коричневые старческие руки протянули мне румяную грушу:
— Візьми дитинка, солодка, як мед. Ти ж казала, що синочок не їсть ожину, а грушку буде, і ще попросить… Візьми, скуштуй!
Пробовать не стала – но не сумела отказать старому-престарому дедушке, со светло-голубыми глазами, прятавшимися в морщинках потемневшего от солнца и прожитых лет лица.
Забралась на заднее сидение и протянула водителю две румяных, пахнущих старым садом и наступающей осенью груши:
— А это — вам. Передайте от меня Насте.
© Ksenia Reznikova 2019
