Сначала свари слово, потом вытащи его изо рта.
В порыве гнева или обиды одна фраза может упасть на благодатную почву вывернутого наизнанку сердца ребенка – и вся жизнь пойдет вкривь, наискось.
Так хилая вишня с цветами-пустоцветами вырастает на пыльной обочине из небрежно выброшенной косточки вместо того, чтобы расти в саду, гордо раскинув свои ветви и радуя домочадцем каждый год обильным урожаем сочных ягод.
Из-за одного слово – косточки, брошенного самыми близкими, выходят замуж за первого встречного (да кто ж тебя такую неумеху возьмет?); сознательно отказываются от роли матери (вот родишь, посмотрим, как потом запоешь…) или меняют мужей раз в три года (удивляюсь, как ты его так долго терпела?).
Не становятся писателями,
не взлетают невесомыми балеринами,
не приручают небо,
не покоряют высоту,
не ремонтируют человеческое сердце
и не пекут торты необыкновенной красоты и вкусности.
Не…
Сестра моего покойного отца, Людмила, угасая, не торопясь, страницу за страницей мысленно пролистывает свою длинную, нелегкую жизнь. Все давно прожито, выболено и отмучено – кроме одного.
Брак с любимым до обморока сердца, но так и не полюбившим мужчиной; смерть их единственного сына, родившегося с тяжелым пороком сердца; невозможность иметь собственных детей; затяжная депрессия и удочерение двух девочек-близняшек из детского дома…
Люда листает альбомы с пожелтевшими фотографиями и все больше молчит, потому что задавать вопросы – некому.
Вспоминает себя маленькой девочкой, третьей из четырех босоногих детей, родившихся в домике недалеко от маленькой станции Славяносербской на Луганщине, где даже поезда останавливались нечасто. Полсотни домишек, отстроенных после войны, утопали в зелени, а утренний туман здесь стелился над лугами и прятался в тишине глубоких балок, затейливо прорезавших степь с ее разнотравьем и пением соловьев.
Трогает фотографию младшего брата – моего отца – нежданного последыша, которого вырастила и всю жизнь согревала теплом своего сердца вопреки нелюбви собственной матери.
Всегда старалась заслужить хоть ласковое слово, хоть добрый взгляд неулыбчивой, суровой Марии с сердито поджатыми губами.
Уехала в большой город, выучилась и стала уважаемым человеком, преподавая латынь и немецкий будущим врачам. Вышла замуж за красавца и умницу, свила гнездо и с горечью вспоминает о том, как каждые выходные брала своих одинаково черноволосых девчонок и ехала к матери с отцом.
Белила старый родительский дом, полола грядки, привозила лекарства и дефицитные хлебосолы – подарки заморских студентов. Всматривалась в постаревшее лицо матери, уже вздрагивала губами, готовясь задать вопрос – и отступала, привычно прячась в раковину.
Чтобы знать правду – нужна храбрость.
Люде было десять, когда она, гонимая жаждой, огородами бежала к колодцу во дворе дома.
Не добежав двух десятков шагов замерла испуганно, услышав крики матери и голос отца. Она не знала, почему так дико, с ненавистью кричала всегда молчаливая Мария и сжалась испуганно, спряталась в листьях кукурузы, не замечая, как отчаянно чешется кожа от пыльцы, насыпавшейся на голые руки с метелок кукурузы.
Не почувствовала, захолодев от страха, как впилась пальцами самой себе в щеки в то время, как крик матери снова и снова разрезал летний день на тысячи кусков, которые никогда уже не сложатся воедино, как прежде:
— Она не от тебя! Людка, твоя любимица — нагуляная! Ты всегда любил Галку, которая не дождалась тебя с войны, а в то лето, когда ее муж уехал на заработки, зачастил к ней! Ты думал, я слепая? Думал, я ничего не вижу? Вот я и лягла в то лето под… —
Мария долго кричала, выплескивая на Николая весь яд своего сердца.
Кричала слова, от которых у девочки горели уши и смысл которых та не понимала, но чувствовала их мучитльную стыдность. Чувствовала грязной себя и до слез жалела отца, который стоял побледневший, вытянувшийся в струнку – пока, прихрамывая, не ушел в дом, громко хлопнув дверью.
Ожог этих слов пронесла через всю жизнь.
Похоронила отца, мать и обоих братьев.
Поглаживая альбом с черно-белыми фотографиями с потрепанными уголками говорила:
— Словом можно убить, я узнала это рано — каждый прожитый день в течение шестидесяти лет доказывал мне это. Но еще я узнала, что ничью любовь не нужно заслуживать.
Жаль — поздно поняла.
Как часто в порыве гнева и собственных концентрированных обид мы, взрослые, устраиваем друг другу битву при Курской дуге, Хиросиму и Бермудский треугольник.
Сжигаем мосты, бьем горшки и подаренные на свадьбу сервизы, рвем на мелкие клочки фотографии и выбрасываем в мусоропровод дорогие сердце мелочи о судьбоносном свидании или первом совместном отпуске, проведенном в палатке на Белосарайской косе.
Раскрасневшись от усилия, выкрикиваем в лицо друг другу обиды, наровясь побольнее проткнуть противника, ударить в самое уязвимое место, раскатать словами, уничтожить и развеять прах сожженного сердца по ветру.
Слепнем от ненависти.
Шантажируем детьми.
Клянем за нелюбовь.
Выписываем метровые счета и амбарные книги претензий.
И не спотыкаемся в пылу битвы о взгляд своего ребенка, для которого в эту минуту привычный мир разлетается на миллиарды молекул —
чтобы никогда не стать прежним.
© Ksenia Reznikova 2019
